В российский прокат выходит «Шрам» Фатиха Акина. Впервые фильм был представлен в прошлом году на Венецианском кинофестивале и вызвал немало споров. Прежде всего потому, что режиссер турецкого происхождения взялся за тему армянского геноцида 1915 года, факт которого на его родине до сих пор не признают. Главный герой, армянин Назарет, потерявший дар речи, но чудом уцелевший в устроенной турецкими военными резне, разыскивает дочерей-близнецов. Поиски приводят его и в лагерь беженцев, где умирают от голода его земляки, и на Кубу, и даже в Америку. Обозреватель «НГ» Наталия ГРИГОРЬЕВА поговорила с Фатихом АКИНОМ о том, как его фильм изменил мир.

– Некоторые критики в своих рецензиях были не очень благосклонны к фильму: например, обвиняют вас в том, что вместо полноценной исторической драмы вы сняли почти приключенческий фильм. Может быть, все они что-то упускают?

– Я снял фильм, который хотел снять и который хотел бы увидеть. Геноцид армян – непростая тема, и у людей есть свое мнение на этот счет и определенные ожидания. Я думаю, что мой фильм сбивает с толку именно потому, что не оправдывает эти ожидания. Отсюда и негативные рецензии. И это относится к людям из разных стран – нет такого, что в одной стране картина всем понравилась, а в другой, наоборот, нет. Но я уверен, что мое видение этого исторического периода и мой способ рассказать о нем является честным и правильным. И если смотреть фильм, ничего от него не ожидая заранее, впечатление будет совсем другим. Я рассказчик и в то же время кинематографист, и я пересказал историю геноцида через историю главного героя и одновременно перевел ее на язык кино – так, как подсказывал мне инстинкт. И если все вокруг нападают на фильм, то что я могу сказать? Значит, в мире есть нерешенные проблемы, и мне такой мир, честно признаться, не нравится. Моя позиция кажется мне искренней и верной – так что это они не правы (смеется).

– Именно поэтому для вас так важно было снять этот фильм – чтобы изменить ситуацию?

– Да, и мне уже это удалось. Мой фильм показали в Турции. Первый фильм о геноциде, снятый человеком турецкого происхождения. Не знаю, что и как будет меняться дальше, но факт остается фактом – этого уже не отнять.

– Не было страшно вообще снимать такое кино, не говоря уже о том, чтобы показывать его в Турции?

– Если бы я боялся, то не стал бы делать фильм. Я подсчитал все риски, и сейчас я уже не могу так свободно гулять по улицам Стамбула, как мог до выхода картины. Раньше я, к примеру, проводил много времени в местных кафе и ресторанах, теперь это невозможно. Это цена, которую пришлось заплатить, но я предвидел все это еще до того, как начал работу над «Шрамом». Не было такого, чтобы однажды я проснулся и осознал: «Черт возьми, что же я наделал?» Я с самого начала прекрасно понимал, что ближайшие лет десять не смогу чувствовать себя в Турции в безопасности.

– Определить жанр «Шрама» одним словом непросто: это и историческая драма, и в то же время очень интимная семейная история, и даже роуд-муви. Вы сами к какой категории отнесли бы фильм?

– Я пытался снять вестерн – конечно, не по форме, а скорее по содержанию. Любой классический вестерн рассказывает о покорении Америки, о том, как белые ковбои убивали индейцев, чтобы забрать их землю. Но завоевание означает еще и эмиграцию, переселение народа – как в фильме «Врата рая» Майкла Чимино. Когда я изучал историю геноцида, в моей голове появлялись визуальные образы из вестернов – песчаные пейзажи, поезда, идущие по пустыне.

– В вашей фильмографии подобной работы еще не было. «Шрам» – настоящий эпос в сравнении с вашими предыдущими, достаточно камерными картинами. Что в этом смысле было нового для вас как для режиссера?

– Больше всего мне понравилось то, что пришлось работать с определенным историческим периодом в прошлом. Такого мне не приходилось делать раньше – действие всех моих предыдущих фильмов разворачивается в наши дни. И их я мог снимать где угодно. Здесь же пришлось впервые думать над каждым кадром и над каждой деталью, пытаться почувствовать время. Это было похоже на уроки истории, фильм стал для меня своего рода экзаменом по этому предмету.

– То есть можно сказать, что вы провели серьезное историческое исследование?

– Да, и я получил от этого огромное удовольствие, так как узнал столько нового и столькому научился.

– Герои говорят сразу на нескольких языках – в фильме звучит и английский, и турецкий, и армянский, и немецкий. И эти языковые различия, как мне кажется, – важная для понимания картины деталь. В России картина выйдет в дубляже. Вас не беспокоит, что после переозвучки фильм что-то потеряет?

– Мне кажется, с этим нужно просто смириться. Как отпустить ребенка, когда он вырастает? Наступает такой момент, когда это нужно просто принять и дать ему жить своей жизнью дальше.

– Поражает не только обилие языков, но и опять же совсем непривычное для вас большое количество героев и мест действия. Каково было справляться с такой внушительной командой и как искали места для съемок?

– Мы снимали буквально по всему миру: в Иордании, на Мальте и Кубе, в Германии, Канаде – это было большим путешествием, приключением.  И каждый раз – новые актеры. То есть исполнитель главный роли Тахар Рахим присутствовал постоянно, но день за днем появлялись новые персонажи, всего более 100 человек. Для меня это стало настоящим вызовом, так как я привык снимать фильмы с двумя действующими лицами, которые сидят в одной комнате, разговаривают, принимают наркотики, занимаются сексом – и все (смеется).

– В фильме немало библейских отсылок. Взять хотя бы имя главного героя – Назарет…

– В картине действительно немало архетипических, канонических элементов. Многое взято из литературы, например, из знаменитой книги о геноциде «Сорок дней Муса-Дага» Франца Верфеля. Посмотрите на ее название – «Сорок дней». Оно абсолютно библейское. Да и в самом  сюжете «Шрама» – хотя такая история вполне могла случиться на самом деле – есть что-то библейское. И я, безусловно, играл с этим и по смыслу, и даже визуально.

– Вы говорили, что «Шрам» – заключительная часть вашей трилогии о любви, смерти и дьяволе. Первым фильмом этого цикла была картина «Головой о стену», посвященная любви. Вторым – «На краю рая», о смерти. Получается, что «Шрам» о дьяволе. Что или кто в фильме является дьяволом?

– Дьявол – это страх, страх правды, боязнь говорить об армянском геноциде. Потому главный герой и оказывается немым. В Турции до сих пор еще отрицают факт геноцида – это и побудило меня снять фильм. Трилогия «Любовь, смерть, дьявол» – это трилогия о Турции, с ее помощью я сам исследовал и открыл для себя эту страну, установил с ней определенную связь. Причины многих проблем современной Турции лежат там, во временном периоде между 1915 и 1923 годами – как раз тогда, когда и происходит действие «Шрама».

– Я знаю, что во время вашего визита в Москву вы встречались с главой Армянской церкви. Как прошла встреча и какова реакция этой стороны на ваш фильм?

– Все прошло замечательно. Меня немного обескураживает то, куда в итоге привел меня этот фильм. Потому что ты готовишься к съемкам, говоришь «Мотор!», потом – «Стоп, снято!» и думаешь, что на этом все заканчивается. Но внезапно история, рассказанная в фильме, приводит тебя в самые неожиданные места. И вот ты уже разговариваешь с церковнослужителями. Оказалось, что фильм очень важен для большого количества людей. И это не может не трогать. Я не ожидал такого, но почему бы и нет?

Независимая газета