Стереотипическое поведение, внешне выглядящее как один из способов обитания в социальном мире, с точки зрения устройства самой социальности предстает в качестве сложного адаптативного механизма, призванного обеспечить диалектическое равновесие между фундаментальными противоречиями в ткани самой социальности – между изменчивостью и устойчивостью, свободой и детерминированностью, коллективным и индивидуальным и т.д. Такая функциональная телеология делает сам феномен стереотипического поведения явлением принципиально антиномичным, а изоморфизм стереотипического поведения амбивалентности социальной системы оказывается формой проявления адаптативных механизмов самой социальной организации. Мера стереотипичности индивидуального поведения оказывается включенной в адаптативные механизмы этого социума. Тонко реагируя на все пертурбации в социальной реальности и перманентно обеспечивая диалектический баланс между интересами индивидуума и коллектива, стереотипическое поведение реализует свою адаптативную функцию в том, что в конечном счете обеспечивает выживание коллектива как в ординарных, так и в экстремальных для него условиях.

Даже если не ограничиваться общепринятыми постулатами теории эволюции, согласно которым любое поведение есть в той или иной степени адаптация (а адаптация есть универсальный механизм эволюции любой естественной системы), а человеческое общество есть всего лишь особая разновидность такой естественной системы, то и непосредственное рассмотрение стереотипического поведения обнаруживает очевидно адаптативный характер этой стратегии.

Чтобы эта оценка соответствовала действительному положению дел, адаптативный характер стереотипического поведения должен проявляться как минимум в том, что эта стратегия социального поведения должна оптимизировать поведение индивида для него самого в краткосрочной перспективе (в масштабе индивидуального бытия, соответствующего микроэволюционному уровню) и должна быть целесообразна для социума в долгосрочной перспективе (в масштабах социальной истории, соответствующему макроэволюционному уровню).

Представляется, что адаптативная функция стереотипического поведения нацелена на разрешение фундаментальных противоречий, неизбежных в ходе социальной эволюции – между изменчивостью и устойчивостью, свободой и детерминированностью, коллективным и индивидуальным и т.д. По-видимому, именно эта функция делает сам феномен стереотипического поведения явлением принципиально антиномичным, благодаря чему такое поведение и предстает медиальной стратегией, которая оказывается способной диалектически примирять эти, казалось бы, неразрешимые противостояния. В частности, благодаря своей амбивалентности стереотипическое поведение благополучно разрешает главную эволюционную проблему, перманентно актуальную и для социального устройства: сохраняться в стабильности в тех своих качествах, которые апробированно витальны в отношении одних параметров наличной ситуации, и изменяться в иных своих качествах для дальнейшего приспособления к изменяющимся параметрам внешних условий. И в этом эволюционном ракурсе стереотипическое поведение должно быть признано эффективной стратегией для одновременного решения обоих этих противоположно направленных и противоречащих друг другу задач. Достигается это, прежде всего, благодаря внутренней амбивалентности этой социальной поведенческой стратегии: она совмещает в себе серию прямо противоположных тенденций.

Исходя из такой постановки проблемы, целесообразно, помимо иных возможных подходов к проблеме стереотипии, рассматривать стереотипическое поведение еще и в контексте адаптационных механизмов социальной организации и ее функционирования, которое какой-то своей гранью всегда является еще и эволюционированием этой организации.

В контексте социальных систем процессы эволюции и, соответственно, адаптации во многом определяются тем, что эти системы имеют двойственную, био–социальную, природу. Такая система лишь частично саморегулируется в том смысле, в каком это имеет место в полностью естественных (в частном случае – биологических) системах, и ее эволюция в существенной степени детерминирована деятельностью самого человека, основной характеристикой которой является чуждая примитивной биологии осознанность и целенаправленность. Однако эти характеристики, как известно, далеко не исчерпывают всей специфики человеческой деятельности. Конфигурация социальной деятельности человека определяется не только осознанным, целесообразным, рациональным, но и в существенной степени неосознанным, эмоциональным, непрагматичным и – в конечном счете – просто биологическим. Поэтому пространство человеческой социальности отнюдь не гомогенно, социальность не всегда равна сама себе на всем своем протяжении, и зоны абсолютно восторжествовавшей социальности соседствуют с зонами, где сквозь эту социальность недвусмысленно просвечивает человеческая биологичность.

С этой точки зрения в любом наличном состоянии человеческой социальности одновременно действуют два механизма социальной изменчивости, отличающиеся друг от друга степенью социальной их оформленности, что можно интерпретировать как разную степень собственно социальности. Первые, которые можно считать собственно социальными, – это механизмы, настолько востребованные обществом, что социум, с учетом меры этой востребованности, предельно институционализирует их и оформляет в виде специфических социальных структур, инстанций и отношений (например, министерства, планирующие развитие общества, или школы, обеспечивающие межпоколенную трансляцию социально значимой информации, и т.п.). Вторые – это механизмы, степень социальной значимости которых такова, что они, даже институционализируясь и оформляясь в виде особых структурных элементов социальной организации, тем не менее продолжают существовать в социуме в относительно аморфном облике, в виде слабо кодифицированных областей социальности – обычаев, «образов жизни» и привычек (например, обычное право или, как в нашем случае, стереотипизированное поведение). Независимо от степени их оформленности (или, что то же самое, независимо от меры их социальности) именно взаимодействие двух этих механизмов предопределяет и направление, и темпы, и специфику изменений социальной организации. Однако мера и способы этого влияния существенно отличают их друг от друга. Хорошо оформленные социальные институты действуют под знаком осознанности, предполагают планирование своей деятельности на основе рационального целеполагания и, при необходимости, допускают самокоррекцию с учетом результатов своей деятельности, поэтому их влияние на изменение социальной системы в целом целенаправленно. На другом конце шкалы оформленности находятся социальные механизмы, функционирование которых в целом плохо осознается, практически не подлежит ни планированию, ни корректировке и, соответственно, влияние этих механизмов на социальную организацию нельзя признать целенаправленным в рациональном смысле этого слова, в смысле наличия осознанного целеполагания (например, этнические стереотипы). Однако и эти механизмы обнаруживают своеобразную целесообразность в виде определенной векторности результатов их функционирования, в виде ориентированности на квазицелевые ориентиры, одним из которых всегда является повышение их адаптативных параметров, их согласованность с общеэволюционным процессом социальной системы. Специфика некодифицированного бытования в социальной реальности предопределяет и специфику их влияния на изменения социального устройства. Будучи «неписаной историей», как этностереотипы, «неписаной социологией», как социальные стереотипы, или «неписаным правом», как обычное право, подобные механизмы аккумулируют колоссальную информацию о мире и способах существования в нем, причем в форме, максимально приспособленной для реализации в качестве «рецептов» социального поведения. Иными словами, и эти механизмы во всей своей совокупности и параллельно с институционально оформленными регуляторами социальной жизни фактически конструируют обыденное сознание и в этом качестве предопределяют особенности социального поведения, которое в свою очередь оказывается специфическим детерминантом социальных изменений.

Эволюционные изменения во всех живых системах определяются двумя рядами отношений – отношениями между подсистемами внутри системы и отношениями между системой и внешней средой. В пределах единой системы обе сферы взаимосвязаны многочисленными взаимозависимостями, но основной функциональной значимостью и эволюционным приоритетом обладает система как целое. Применительно к системам социальной организации эта общеэволюционистская дихотомия нашла свое отражение в концепции Т.Парсонса. В соответствии с этой концепцией отношения между структурными частями внутри системы направлены на поддержание гомеостазиса, а отношения типа «система – окружение» выполняют функцию адаптации самой системы к изменяющемуся окружению; взаимодействие этих двух сфер осуществляется через внутрисистемные функциональные связи. «Структуру системы и ее окружения следует отличать от процессов внутри систем и процессов взаимообмена между системой и ее окружением. Существуют процессы, которые поддерживают стабильность системы как через внутренние процессы и механизмы, так и через взаимообмен с ее окружением. Такие процессы, поддерживающие состояние равновесия системы, следует отличать от иных процессов, которые изменяют указанный баланс между структурой и более «элементарными» процессами таким образом, что приводят к новому отличительному «состоянию» системы, состоянию, которое должно описываться в терминах, фиксирующих изменения первоначальной структуры» . Таким образом, в концепции Т.Парсонса вся сфера социальной организации оказывается иерархической системой взаимосвязанных кибернетической связью подсистем, которые в своей совокупности и обеспечивают одновременную устойчивость и изменчивость целого. Фокусом этих связей является само социальное действие, которое стягивает в один узел все действующие в социуме функциональные зависимости: актор, в качестве физического лица обеспечивает адаптацию к среде и поддерживает энергетический баланс в системе; он же в качестве социальной личности, исходя из своих потребностей, осуществляет ориентацию в ситуации и формирует уже социально значимые цели; социальная подсистема через систему взаимных ожиданий обеспечивает интеграцию самого социального действия; культурная подсистема дает ценностные критерии и образцы как для самого действия, так и для его интеграции в систему. В результате, множество, казалось бы, автономных и атомарных социальных действий порождают различные инновации в различных подсистемах социальной организации, и, в конечном счете, происходит организационная корректировка самой системы.

Адаптативные потенции социального устройства являются производным от соотношения двух, на структурном уровне противоположно направленных, его характеристик: от меры его внутренней дифференцированности и от меры его внутренней интегрированности. И полная внутренняя дифференцированность и абсолютная внутренняя интегрированность означают внутреннюю аморфность, что противоречит самой идее системности и не предполагает ее витальности. При значениях этих двух системообразующих параметров, близких к крайним состояниям, адаптативные потенции системы будут предельно низкими. Вся остальная шкала гипотетически возможных соотношений между внутренней дифференцированностью и внутренней интегрированностью социальной системы будет соответствовать шкале степеней адаптативности этой системы. Адаптация оказывается универсальным механизмом осуществления эволюции и в случае социальных систем, и социальная личность как средоточие всех социальных отношений оказывается основным и единственным агенсом адаптативных изменений социальной организации. При таком понимании параметру дифференцированности социальной организации должна соответствовать социальная свобода составляющих его социальных индивидов и – как его духовный субстрат – внутренняя свобода этой личности. А сама эволюция социальных систем может быть формализована как шкала различных степеней социальности, понимаемых как различные соотношения между степенью интегрированности социальной личности в социальную организацию и степенью внутренней и социальной свободы этой социальной личности. В терминах свободы эти два параметра в сущности являются старинной контроверзой между социальным и личностным и представляются вечно, во всех смыслах контрарными и ограничивающими друг друга. С точки зрения витальности системы, а следовательно – и с точки зрения эволюционной ее перспективности, проблематичным представляется как раз оптимальное соотношении этих двух параметров. При теоретически мыслимой степени абсолютного возобладания интегративных тенденций в социальном устройстве мера свободности составляющих его личностей неизбежно будет столь же стремительно падать, как это имеет место при тоталитарных организациях. При возобладании дезинтегративных тенденций для личной свободы неприемлемыми оказываются любые притязания социума, как это имеет место в анархических концепциях социального устройства. И в том и в другом случае адаптативные возможности такого социального устройства, а следовательно, и эволюционные потенции самого социального устройства не могут быть высокими. Оптимальное соотношение интегративного и дезинтегративного гипотетически можно представить в виде меры, предполагающей свободную интеграцию свободных личностей в социальной организации. Этому же гипотетически оптимальному состоянию должны соответствовать и оптимальные адаптационные потенции, и эволюционные перспективы социального устройства.

Однако даже при таком оптимальном соотношении личной свободы и императивов социального устройства интеграция личности в социальное устройство означает кроме всего прочего и включение этой личности во все многообразие социальных отношений, а значит – и приятие этой личностью ценностей и норм этого общества, что и делает его собственно социальной личностью. А такая социализация предполагает и приятие всех основных представлений этого социума, уже в силу своей всеобщности – стереотипичных. Мера этого приятия есть мера этой социализации. Поэтому в тоталитарных организациях падение степени свободы индивида, возникающее в результате повышения интегративных притязаний социума, проявляется в частности и в повышении стереотипизации индивидуального поведения.

Однако стереотипичность поведения возрастает и при крайних значениях дезинтегративных тенденций в социальной организации. В частности, в ситуации, когда социальная организация приходит в состояние бифуркации, и порядок уступает место беспорядку, крайней степенью дезинтеграции парадоксальным образом оказывается не воцарение парадигмы индивидуального, а парадигма хотя и попирающего нормы и модели общепринятого поведения, но все же коллективного и до самого последнего предела стереотипичного поведения в толпе, соответствующего уже избытку социального хаоса – на социальную сцену выступает «человек толпы», «человек-масса» Х. Ортега-и-Гассета . Основной характеристикой такого коллективного поведения в толпе является неоднократно отмеченная единообразность поведения включенных в него лиц и полная утрата ими и прежних навыков собственно социального поведения. Таким образом, во-первых, мера стереотипичности поведения в социуме оказывается зависимой от соотношения интегративных и дезинтегративных тенденций в нем. Во-вторых, мера стереотипического поведения в социуме оказывается включенной в адаптативные механизмы этого социума. Стереотипизация поведения возрастает как при крайнем возрастании интегративных тенденций, так и при крайнем возрастании дезинтегративных состояний. И если продолжать считать, что любые крайние состояния интегративных и дезинтегративных тенденций являются адаптативно неэффективными и эволюционно малоперспективными для социального устройства и что стереотипическое поведение имеет адаптативные функции, то можно предположить, что такое повышение актуальности стереотипической стратегии в экстремальных для социума ситуациях есть стихийная, то есть – саморегулируемая, актуализация адаптивных механизмов в критических ситуациях. Индивидуальное поведение, моделируемое по образцу поведения большинства, есть состояние своеобразной самокоррекции, направленной на повышение «правильности» этого поведения в условиях, когда нормативная система перестает давать соответствующие ориентиры.

Хорошо известно, что скрытое в норме – обнажено в патологии. Повышение стереотипности поведения при любых формах повышения несвободы в социуме, будь то тоталитаризм или анархия, имеет адаптативный смысл и хорошо заметно невооруженным взглядом. Однако то, что хорошо заметно в патологически крайних состояниях социальной организации, действует и в состояниях более приближенных к норме, с той только разницей, что не столь рельефно и, соответственно, не столь заметно, особенно для обывательского видения. Как любая естественная система социальная организация в процессе своей эволюции перманентно находится в амбивалентном состоянии. С одной стороны, она стремится к стабильности и сохранению уже выработанных адекватных качеств, с другой стороны, она вынуждена постоянно изменяться, адаптируясь к изменяющимся внешним и внутренним условиям своего существования. Такая двунаправленность является нормальным адаптированным состоянием социальной организации в невозмущенном, уравновешенном состоянии. Гипертрофия тенденции к самоконсервации (изоляция, застой и т.д.) и гипертрофия тенденции к изменениям (революция, анархия и т.д.) являются для любой системы состояниями неадаптивными. Стереотипизированное поведение максимально адекватно такому уравновешенному, то есть по определению амбивалентному состоянию общества. Оно всегда есть результат, с одной стороны, требований, предъявляемых коллективными нормами и предписаниями, а с другой стороны – реакция на конкретность наличной ситуации. Тем самым стереотипное поведение, с одной стороны, консервативно и направлено на постоянное возобновление и сохранение выработанных обществом моделей поведения; с другой стороны, оно, тем не менее, позволяет действовать в соответствии с изменяющейся и вполне конкретной действительностью. В ординарных, не форсированных, ситуациях такое поведение оказывается уравновешенной системой динамических и консервативных тенденций. Такой изоморфизм стереотипического поведения амбивалентности социальной системы есть форма проявления адаптативных механизмов самой социальной организации.

В общем случае большинство поведенческих акций индивида – это равнодействующая, с одной стороны, коллективно выработанного социумом (этносом), и закрепленного в его обыденном сознании, и не всегда и не в полной мере осознаваемого индивидом в качестве внеличностного и императивного модуса поведения, а с другой стороны – результатов индивидуально-личного выбора стратегии конкретного индивида. Такое совмещение коллективных и индивидуальных форм поведения имеет определенный этологический, то есть, в конечном счете, адаптативный смысл. То обстоятельство, что все относительно компактно существующие человеческие сообщества (включая не очень долговременные объединения, наподобие обществ анонимных алкоголиков, временных рабочих бригад или призывников) в процессе своей совместной жизни в той или иной степени вырабатывают системы коллективных форм поведения, наподобие культуры, объясняется именно тем, что сообщество как самоорганизующаяся система начинает вырабатывать в себе механизмы, призванные обеспечить определенные адаптативные выгоды из самого факта своей коллективной субъектности, поскольку подобная стратегия повышает выживаемость этих групп в их совместном существовании. В таких коллективах очень быстро определятся лидеры, все члены распределяются в соответствии с иерархическими шкалами, устанавливаются специфические правила общежития, особые аксиологические шкалы, мир членится на «своих» и «чужих» и т.д. Иными словами, вся сфера внутригруппового общения и сфера взаимодействия этой даже временной группы со всем остальным миром начинает подчиняться определенным правилам, диктующим всем ее членам однотипное поведение, за отступление от которых следуют карательные санкции. Естественно, что с существующей зависимостью между количественными параметрами группы и сложностью ее социальной организации положительно коррелирует и сложность всей системы поведения в такой группе.

Ценностно-нормативная подсистема социального устройства, на основе которой и формируются модели стереотипного поведения, имеет разные модусы бытования в социуме: от достаточно отвлеченных когнитивно-эмотивных образов «должного», «правильного» и «невозможного», «неправильного» – до более конкретного и чувственного восприятия любого поведенческого акта любого представителя своей группы в качестве модели. И в нормальных, неэкстремальных ситуациях поведение в целом ориентировано прежде всего на эти общие представления о «должном» и «правильном». Но в экстремальной ситуации поведение существенно корректируется на модельность конкретного поведения членов своей группы как на более конкретное и потому более достоверное социальное знание. Корректировка на конкретное поведение непосредственного своего окружения приводит к такому же результату и не в экстремальных, а прямо противоположных, обыденных и рутинных, ситуациях. Ближайшая мотивационная база такой корректировки несколько иная и состоит уже лишь в конкретизирующем уточнении своих отвлеченных социальных представлений о «должном» и «правильном», но результат оказывается тот же – выработка общего для своей группы стереотипического поведения. В результате именно такой уточняющей корректировки стереотипическое поведение обнаруживает поразительную степень тождественности именно в ближайшем кругу своей группы.

Таким образом, стереотипированное поведение можно рассматривать на мегауровне (в масштабах самого «феномена человека» в смысле П.Тейяра де Шардена – как одну из стратегий эволюционного развития глобальной человеческой цивилизации, на макроуровне – как наличие в социальном устройстве принципа саморегуляции социальных систем, на мезоуровне – как конкретную реализацию этого принципа в частном адаптативном механизме, и на микроуровне – как функционирование этого социального механизма в поведении, приспосабливающемся к своему непосредственному окружению.

Однако в адаптативных механизмах, по-видимому, не бывает и не может быть абсолютного выигрыша. Любой эволюционный выигрыш всегда чем-то оплачивается.

В социальном пространстве любой поведенческий акт определяется тремя глобальными комплексами детерминант: а) объективностью наличной ситуации, б) субъективностью актора, в) конкретностью социальных норм как социо-культурного контекста этого акта. Поведение социального индивида – сложное взаимодействие индивидуальных и коллективно выработанных модусов поведения. Ни один человек с нормальными социальными связями не в состоянии реагировать на все встречающиеся жизненные ситуации ни абсолютно аутентично, ни абсолютно стереотипично и не может исходить исключительно из конкретности наличной ситуации, поскольку в условиях существования социо-культурной среды это неприемлемо ни для самой личности и ни для коллектива. Для личности такая стратегия малоэффективна, поскольку требует больших психофизических и когнитивных усилий, для социума такая стратегия индивида неприемлема с точки зрения роста неопределенности в поведении индивида и, следовательно, и роста рассогласованности в самом социуме между его ожиданиями и фактической реальностью, что противоречит самой идее социума. Стереотипированное поведение, аккумулирующее стандартизированный коллективный опыт, одновременно позволяет относительно единообразно и адекватно реагировать на окружающую действительность, тем самым делая поведение и своих отдельных членов, и коллектива в целом стандартизированным и предсказуемым, одновременно обеспечивая относительную «экономию» эмоциональных, интеллектуальных и т.д. усилий для индивида. Предсказуемое с точки зрения социума, такое поведение с точки зрения отдельного индивида имеет повышенные шансы оказаться легитимными в отношении того социального контекста, в котором оно реализуется, поскольку стереотипное поведение актуализирует именно коллективный опыт, его ценности и его ожидания. Таким образом, стереотипное поведение оказывается оправданным как для целого сообщества, так и составляющих его отдельных индивидуумов. Однако у такого стандартизированного поведения есть и негативные и для социума и для индивида стороны. Ценой и этой «экономии», и этой легитимности прежде всего оказывается то, что такое поведение всегда бывает лишь относительно адекватным по отношению к своей конкретной ситуации.

В общем случае все это – характеристики, повышающие выживаемость прежде всего этноса в целом как коллективного организма, поскольку для сообщества шансы повышаются именно при усредненных поведенческих решениях большинства его членов. Оптимальная стратегия сообщества в своей долгосрочной перспективе и вне форс-мажорных обстоятельств по определению не может противоречить оптимальности стратегии для индивида: социум – это со-общество индивидов, и от судьбы индивидов в конечном счете зависит судьба самого сообщества. Однако в каждом конкретном для индивида случае такое противоречие может иметь место и, тем не менее, не сказаться на судьбе самого сообщества: относительная адекватность стереотипического поведения в конкретной ситуации может оказаться малоэффективной для конкретного индивида, но не сказаться на судьбе сообщества.

Можно быть уверенным, что оптимальная стратегия для сообщества не может быть тотально неоптимальной для индивида. И стереотипное поведение также оптимизирует судьбу отдельного индивида как нуклеарного и автономного организма, как homo clausus Н.Элиаса: все те функции, которые осуществляет стереотипическое поведение в сообществе, оно осуществляет через индивида и во благо индивида уже как члена коллектива . Однако степень оптимальности в этом случае принципиально иная, чем для сообщества в целом, для индивида с его индивидуальной судьбой и с его конечной жизнью каждое такое относительно адекватное решение может оказаться трагически ошибочным и последним в его индивидуальной судьбе. При этом понятно, что как бы трагично ни обернулась судьба этого отдельного индивида в результате его неадекватного конкретной ситуации стереотипического поведения, она не может сыграть мало-мальски значимую роль в судьбе всего коллектива. Таким образом, почти вся выгода от стереотипизированного поведения выпадает на долю коллектива, а в случае неудачи конкретной поведенческой акции расплачивается отдельный индивид, что в масштабах целого коллектива никогда не бывает особо значимым.

Однако неверно думать, что в результате стереотипизированного поведения социум оказывается в абсолютном эволюционном выигрыше. Все сказанное позволяет думать, что в стереотипическом поведении тот выигрыш, в котором оказывается социум, частично оплачивается и самим социумом как целым: стереотипизированная поведенческая стратегия оказывается изначально лишенной возможности обеспечить выдающиеся результаты и процветание и гарантирует единственный приз, который только может существовать в эволюционном развитии – выживание. Такое положение дел является вполне нормальным, и с эволюционных позиций для социума (этноса) оно вовсе не должно казаться ничтожной: сверхзадачей эволюции является только выживание. Стереотипическое поведение и для социума, и для отдельного индивида – оптимальная стратегия именно выживания в мире, но не процветания. Процветание социума обеспечивается исключительно за счет тех индивидов, которые в общественном сознании маркированы как «индивидуальности», и которые в своем поведении обнаруживают как раз частое отступление от общепринятых стереотипов.

Интуитивно представляется, что в коллективном бессознательном любого социума (этноса) как архетип записана аскетичная программа именно выживания. Подобную бессознательную установку на выживание можно поставить в соответствие с функцией любых естественных систем на самосохранение. А программа процветания и установка на перманентное повышение благосостояния – область уже сознательного, отрефлексированного целеполагания социума, то есть того периода в его жизни, когда архаичные и стихийно сложившиеся адаптативные механизмы самым существенным образом начинают корректироваться сознательным социальным планированием со стороны самого социума своего будущего с помощью специальных социальных институтов, уже нацеленных именно на повышение уровня жизни, и которые с этой цель всячески стимулируют нарушение стереотипных норм, наподобие воспитания в среде воинов способности к самопожертвовании или воспитания «не стандартно» мыслящих ученых и т.д. Стереотипическое же поведение в качестве стихийного адаптативного механизма было и есть стратегия усредненного поведения, обеспечивающего усредненные результаты как для отдельного индивида, так и для социума в целом.

Думается, такая усредненность стереотипизированного поведения одновременно является и механизмом самосохранения самого модуса стереотипии, делая его универсальным, устойчивым для критики и выдерживающим самое серьезное испытание временем.

Однако мир продолжает меняться, и изменения последнего времени приобрели стремительный, экспоненциальный характер. То обстоятельство, что в современных условиях издержки основанного на стереотипном поведении адаптативного механизма оказываются с точки зрения планирования социального развития все более проблематичными, связано с самим основополагающим принципом этого механизма. Как известно, стереотипическое поведение является очень архаичным и возникло, по-видимому, благодаря особой структурации мира тогда, когда мир не был ни столь разнообразным и не менялся так стремительно, как сегодня. Относительно ограниченное количество типовых ситуаций и низкие темпы развития в начале человеческой цивилизации позволяли эффективно эксплуатировать ориентацию на предыдущий коллективный опыт как основной, системообразующий принцип стереотипического адаптативного механизма. А между тем мир меняется все более кардинально, причем и сами темпы изменений ускоряются. В этих условиях адаптативный механизм, основывающийся на генерализации предыдущего опыта, оказывается в наименее выгодных для себя условиях. Стереотипное поведение, будучи по самой своей сути лишь относительно адекватным конкретной наличной ситуации, принципиально не может обеспечить абсолютного выигрыша в быстро меняющемся мире и в силу своей принципиальной обращенности к прошлому, и в силу своей ориентированности на усредненное и общее, и в силу своего фатального отставания от меняющейся реальности, что является, как мы уже сказали, неизбежным побочным эффектом самого принципа генерализации и переноса предыдущего опыта. Подобное кардинальное противоречие между структурой экспоненциально становящегося мира и ретроспективной организацией стереотипического адаптативного механизма не может не привести к понижению его функциональной эффективности, о чем и свидетельствуют, на наш взгляд, все возрастающие издержки стереотипического поведения. Причем возрастание издержек приходится констатировать как в сфере регуляции отношений между социальными группами (этносами), так и в переносе этих же стереотипов на внутрисистемные отношения. И внешние, и внутренние отношения в контексте сегодняшних общечеловеческих ценностей предполагают все большую терпимость, консолидацию и сотрудничество и между сообществами, расцениваемыми этническим сознанием как «этнические» (собственно этнические, национальные, межгосударственные), и между социальными группами внутри единого социума (территориальные, профессиональные, возрастные и т.п.). В сложившихся условиях, когда выгоды и издержки стереотипического поведения едва ли уравновешивают друг друга даже с учетом параллельных, консолидирующих функций этих же стереотипов, стереотипное поведение может оказаться эволюционно нацеленным исключительно на выживание социума уже не в эволюционном и приемлемом (с точки зрения масштаба времени) значении этого слова, а в буквальном его смысле. И это при условии, что тенденции, по З.Бауману , противоречащие самим основам традиционных моделей поведения, не будут усугубляться или будут усугубляться не такими темпами.

Складывается впечатление, что баланс между выигрышами, которые стереотипизированное поведение обеспечивало для социума и для отдельных его членов, и которое всегда отдавало приоритет целому, может поменяться. Стремительно меняющийся мир привел к форсированию адаптационной стратегии, в основе которой лежит стереотипизация поведения, в результате чего возникли социумы определенного типа, то, что принято обозначать как «массовое общество», с характерным для него состоянием общественного сознания, основная особенность которого состоит в тотальной стереотипизированности отношения к миру. В таком социуме с адаптационной точки зрения судьба каждого отдельно взятого индивида как минимум не ухудшилась5. Однако, как известно, в биологических системах чересчур благоприятные для каждой особи условия жизни снижают жизнеспособность популяции в целом. Со всеми предполагаемыми оговорками эта закономерность относится и к социальности людей в той степени, в какой человеческие сообщества продолжают оставаться биологическими сообществами, а сам человек – отдельным биологическим видом. Социум, оказавшийся, по Ж.Бодрийару , «в тени молчаливого большинства» (или – по А. П. Назаретяну – «в тени» Homo prae-crisimos) оказался отгороженным плотной завесой симулякров от реального мира с его все нарастающими вызовами. Отчужденность всего множества индивидов от целого социума привело к тому, что само это целое социума оказывается все более отчужденным от самой реальности, и уже одним этим сам социум оказывается в существенной степени исключенным из эволюционных процессов. Таким образом, по-видимому, складывается ситуация, когда стереотипическое поведение как адаптативный механизм оказывается уже не столь однозначно эффективным. По крайней мере, стратегия поведения, полностью ориентированная на упрощение деятельности отдельного индивида, кажется, порождает тенденции, которые в своем логическом развитии могут привести к тому, что абсолютный выигрыш индивидов обернется абсолютным проигрышем социума: абсолютно стереотипизированные массы просто начнут поглощать социальное, которое является единственной средой их обитания6.

В складывающейся ситуации, естественно, возникает вопрос о парадоксальной витальности адаптативного механизма, эффективность которого уже далеко не однозначна, но который не только продолжает действовать, но, кажется, действует в форсированном режиме. Ответ, по-видимому, может заключаться в следующем. Основной недостаток стереотипического поведения как адаптативного механизма состоит в том, что такое поведение и изначально запрограммировано на известную погрешность, связанную и с обобщением, и с консервативностью такого поведения, и с уже принципиальной непродуктивностью самой ориентации на прошлый опыт в стремительно меняющемся мире. Однако у стереотипического поведения есть типологическая черта, сохраняющая и повышающая ее актуальность и в современном мире, главная черта которого, по общему мнению, состоит в ускорении его развития и связанной с этим нарастающей неопределенности – это фундаментальная для стереотипического поведения стратегия упрощения действительности, цель которой – уменьшение неопределенности.

Если в усложняющемся мире актуальность иных параметров стереотипизированного поведения убывает, то актуальность этого параметра становится все более актуальной именно по мере усложнения мира, поскольку является предусловием возможности для индивида действовать в условиях дефицита определенности. Иными словами, эвристические интенции стереотипического поведения несколько переориентировались в соответствии с изменениями в мире. Это изменение располагается в сфере целеполагания, имплицитно содержащегося в стереотипическом поведении. Если первоначально стереотипическое поведение было ориентировано на повышение эффективности в условиях минимальной разницы между эталонной ситуацией, конституирующей стереотип, и реальной ситуацией, в которой он уже выступает как способ решения проблемы, то в современных условиях стереотипическое поведения оказывается эффективным в условиях максимальной разницы между эталонной и реальной ситуациями. Именно эта эвристика упрощения мира, думается, и позволяет стереотипическому поведению все еще оставаться актуальным в меняющемся мире. Эвристика стратегии упрощения состоит в том, что в сложных условиях, сама неопределенность которых не позволяет даже приступать к эффективному решению проблемы, стереотипированное поведение деформирует действительность в сторону ее упрощения и в этой ее мифической упрощенности уже решает поставленные этой действительностью проблемы с помощью усредненных же средств, достигая при этом усредненных результатов, но решая при этом – как сверхзадачу – и проблему выживания. Это та же самая эвристика, которая, по А. Шюцу , организует обыденное мышление как таковое. Подобное решение частных проблем почти всегда ошибочно и всегда ущербно для индивида в той степени, в какой степени ошибочно и ущербно сам упрощение этой проблемы (если все чиновники – взяточники, то одаривание чиновников – обязательно; если все цыгане воруют детей, то, естественно, что любой брюнет обязан доказывать, что в нем нет цыганской крови). Но эта стратегия стереотипичного поведения имеет одно огромное достоинство – дает принципиальную возможность действовать в условиях неопределенности и предохраняет от совершения еще более тяжких ошибок; она вряд ли может привести к оглушительному успеху, но она гарантирует выживание. В контексте этнических стереотипов проблема выживания почти всегда сопрягается с проблемой взаимодействия с соседствующими этносами, с которыми неизбежно приходится вступать в самые разные отношения. Роль и значение этностереотипов само- и взаимооценки для межэтнического общения трудно переоценить. То, что, например, в контексте современной политкорректности – не политкорректно, этологически, безусловно, эффективно: перестраховаться и дистанцироваться от любых «чужих» и пребывать в перманентно мобилизованном состоянии. Понятно, самоизоляция неблагоприятна для саморазвития, но зато гарантированно безопасна для самости этноса. Сильно огрубляя, можно считать, что стереотипы, конечно, создают искаженный образ соседей, но при этом, пусть ложным способом, но устраняют неопределенность и тем самым создают принципиальную возможность общения в зауженных рамках стереотипов, что с точки зрения теории конфликтов более перспективно, чем полное отсутствие контактов.

Если попытаться обобщить все описанные закономерности с эволюционной точки зрения, то придется признать, что неоднозначность адаптативной функции стереотипизированного поведения обнаруживается на всех уровнях (индивид – социум) и во всех состояниях (уравновешенное – неуравновешенное) социального устройства. С эволюционной точки зрения здесь нет никакой алогичности – эволюционный процесс в принципе предполагает, что возникновение новой адаптации есть одновременно (но в ином отношении и на ином уровне) возникновение и новой дизадаптации. Именно неуравновешенное состояние системы и делает ее «живой» в точном смысле этого определения и является залогом ее дальнейшего развития, а абсолютно уравновешенное состояние означает не что иное как «мертвый».

Таким образом, можно считать, что при всей неоднозначности стереотитпического поведения, оно в целом продолжает оставаться эффективным способом обитания в социальном мире и, как таковое, остается адаптативным механизмом, всегда только более или менее адекватным складывающейся ситуации, и только благодаря этому имеющему адаптативные потенции.

1 С преодолением прямолинейно организмических концепций социальности проблема соотношения биологического и социального в человеке и, соответственно, в человеческом обществе не прояснилась, а, даже наоборот, существенно усложнилась. На сегодняшний день можно определенно сказать лишь то, что эти два уровня организации человеческого общества не могут быть ни полностью сведены друг к другу, ни даже поглощены друг другом, а продолжают в своем сложнейшем взаимодействии совместно организовывать человеческое общество. С одной стороны: «Человеческая природа существует лишь в смысле антропологических констант (например, открытость миру и пластичность инстинктуальной структуры), определяющих границы и возможности человеческих социо-культурных образований. Но специфическая форма проявления человеческой природы определяется этими социо-культурными образованиями и соответствует их многочисленным разновидностям. Хотя можно сказать, что у человека есть природа, гораздо важнее сказать, что человек конструирует свою собственную природу или, проще говоря, что человек создает самого себя.< ...> Создание человеком самого себя всегда и неизбежно — предприятие социальное. Люди вместе создают человеческую окружающую среду во всей совокупности ее социо-культурных и психологических образований, ни одно из которых нельзя понять в качестве продуктов биологической конституции человека, которая, как уже отмечалось, устанавливает лишь внешние пределы производительной деятельности человека. Подобно тому как человек не может развиваться как человек в изоляции, так и человеческую окружающую среду он не может создавать в изоляции. Одинокое человеческое существование – это существование на животном уровне (которое человек, безусловно, разделяет с другими животными). Как только наблюдаются феномены специфически человеческие, мы вступаем в сферу социального. Специфическая природа человека и его социальность переплетены необычайно сложно. Homo Sapiens всегда и в той же степени есть Homo Socius» . Однако с другой стороны: «Человеческое существование невозможно в закрытой сфере внутреннего бездействия. Человек должен непрерывно экстернализировать себя в деятельности. Эта антропологическая необходимость коренится в биологическом аппарате человека. Внутренняя нестабильность человеческого существования вынуждает его к тому, чтобы человек сам обеспечивал стабильное окружение для своего поведения. Человек должен сам классифицировать свои влечения и управлять ими. Эти биологические факты выступают в качестве необходимых предпосылок создания социального порядка. Иначе говоря, хотя ни один из существующих социальных порядков не может быть установлен на основе биологических данных, необходимость в социальном порядке как таковом возникает из биологической природы человека» . Таким образом, проблема вовсе не предполагает простых и однозначных решений. Однако каковы бы ни были соотношения этих двух составляющих в человеческой социальности само наличие биологического уровня в социальном устройстве человеческих обществ, во-первых, предполагает понятийный аппарат, адекватный этой биологической составляющей, а во-вторых, дает и право на метафору «живое» применительно к человеческим обществам – в качестве специфической модели, и надежду на особую эвристичность всей парадигмы этой метафоры для социологии. А правомочность этой метафоры основывается на том основании, что человеческое общество описывается рядом фундаментальных признаков, характеризующих «живые» системы (системность, диссипативность, изменчивость, организационное усложнение и т.д.) .

2  Как известно, существуют многочисленные сферы, где слабо формализованные социальные регуляторы по своей значимости для обыденного поведения вполне конкурируют со специальными институтами. Так, частые сетования на «неправовое» мышление в действительности указывают на ситуации, когда поведение регулируется не писанным, а обычным правом, поскольку в точном смысле вне права социальное существование в массе просто невозможно.

3 Термин «инновация» даже с учетом его общепринятости представляется малоудачным, поскольку покрывает два принципиально различных социальных явления: возникновение новообразования как некоего отклонения от существовавшей нормы и приятие этого новообразования социумом в качестве новой нормы. В «Социологическом энциклопедическом словаре» эта неоднозначность и двусмысленность термина «инновация» обнажается в таком же неоднозначном и двусмысленном толковании этого термина: «ИННОВАЦИЯ (НОВОВВЕДЕНИЕ) «…Процесс изменения, связанный с созданием, признанием или внедрением новых элементов …» .

То, что это два различных процесса, доказывается хотя бы тем обстоятельством, что не всякое новшество входит в социальную реальность, и социальную историю вполне можно было бы представить в виде кладбища таких непринятых социумом новообразований. О том, что это два последовательных и типологически разных этапа в едином процессе социального изменения, свидетельствует тот факт, что первое возможно без второго, в то время как второе без первого просто не возможно. Суть первой фазы (новообразование) полностью исчерпывается самим актом рождения нового, вне зависимости от его дальнейшей судьбы. Вторая фаза (приятие) конституируется исключительно приятием/неприятием этой социальной формы социумом и зависит от реальных социальных потребностей и норм, и никак не зависит от степени ее действительной, относительной или мнимой новизны. Субъектом первой фазы могут являться типологически очень разные социальные единицы (отдельные личности, творческие либо функциональные коллективы или отдельные социальные группы), но никогда не социум в целом. Субъект второй фазы – социум или столь обширная или значимая его часть, что позволяет отождествить ее если не со всем обществом в целом, то как минимум с некой достаточно автономной цельность в составе социума, например, этническим меньшинством или профессиональной группой.

Термин «инновация» по своей внутренней форме и по вытекающим из этой формы истолкованиям ориентирует на второй, заключительный этап изменения (лат. innovation означает «введение чего-то нового»), таким образом, феномен новообразования (появления) нуждается в отдельном наименовании.

К структурным преобразованиям социальной системы приводят не сами появления новообразований, а их приятие социумом в качестве новой нормы, то есть «инновация» в его буквальном значении. И это вовсе не зависит от природы самих новообразований, в частности, от их легитимности/нелегитимности: и нелегитимные новообразования могут оказаться принятыми обществом в качестве новой нормы, как, например, регулярный переход многими пешеходами в «неположенном месте» может в конце концов привести к установке на этом перекрестке знака, узаконивающего этот переход, так и легитимное новообразование может быть отвергнуто социумом, как, например в случае с школьными реформами, неудачными и не принятыми общественностью и потому отмененными.

Естественно, что по сравнении с этой принципиальной схемой механизмы , в действительности приводящие к социальным изменениям, намного сложнее. Возникнувшие инновации могут даже не быть принятыми в качестве сколько-нибудь значимой действующей нормы, но если они как-то продолжат свое присутствие в социальной реальности, даже то при изменившихся условиях могут не только легитимизироваться, но и оказать существенное влияние на будущие состояния системы:. По этому поводу А.П.Назаретян в своей монографии «Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории» пишет: «…почти все новообразования в духовной жизни, в технологиях, в социальной организации, а ранее в биотических и физико-химических процессах представляют собой «химеры» – в том смысле, что они противоречат структуре и потребностям метасистемы, – и чаще всего выбраковываются, не сыграв заметной роли в дальнейших событиях. Но очень немногие из таких химерических образований сохраняются на периферии большой системы (соответственно, культурного пространства, биосферы или космофизической Вселенной) и при изменившихся обстоятельствах могут приобрести доминирующую роль. Поэтому важнее выяснить не то, как и когда в истории возникло каждое новое явление, а то, каким образом оно сохранилось, и когда и почему было эволюционно востребовано после длительного латентного присутствия в системе» .

4 Парадоксальность такой закономерности – кажущаяся, так как обе ситуации в терминах свободы/несвободы, согласно Э.Р.Атаяну, типологически тождественны, если понимать «эпидемию тоталитаризма как «анархию сверху», а анархию – как «тоталитаризм снизу» .

5 Здесь нет противоречия с известной идеей Ф.А. фон Хайека  об опасностях, провоцируемых падением уровня социо-культурного разнообразия, которое во многом обуславливается ростом количества «одинаковых людей», поскольку речь идет исключительно о той последовательности, в какой будут давать себя знать последствия такого социального устройства. На начальной стадии, на которой, по-видимому, находятся «массовые общества», дискомфорт на индивидуальном уровне не сопоставим с теми проблемами, которые начинают испытывать сами общества. На более продвинутых стадиях, если, конечно, сформировавшиеся тенденции будут сохраняться и развитие будет иметь линейный характер, проблемы будут иметь одинаковую значимость и на уровне отдельных членов социума, и для социума как целого, так что сама дифференциация во многом потеряет смысл.

6 «Массы – это те, кто ослеплен игрой символов и порабощен стереотипами <…>»; «В вакууме социального перемещаются промежуточные объекты и кристаллические скопления, которые кружатся и сталкиваются друг с другом в рассудочном поле ясного и темного. Такова масса. Соединенные пустотой индивидуальные частицы, обрывки социального и распространяемые средствами информации импульсы: непроницаемая туманность, возрастающая плотность которой поглощает все окрестные потоки энергии и световые пучки, чтобы рухнуть в конце концов под собственной тяжестью. Черная дыра, куда проваливается социальное»; «<…> масса есть то, что остается, когда социальное забыто окончательно»; «<…> бесконечная сумма равнозначных индивидов 1 + 1 + 1 + 1 – это ее социологическое определение <…>» .

Фонд "Нораванк"