Армянский музыкант Дживан Гаспарян, благодаря которому весь мир слышал традиционную музыку дудука, выступит в Москве 1 и 2 октября. Для почти 88-летнего дудукиста концерт в российской столице, возможно, станет прощальным. Вместе с Гаспаряном на сцену московского Дома музыки выйдут лучшие исполнители Армении, в том числе внук мастера, Дживан Гаспарян-младший. На концерте прозвучат как старые мелодии, к примеру саундтрек к фильму «Гладиатор», так и новые, которых почти никто не слышал. «Лента.ру» поговорила с Гаспаряном в Ереване и узнала, как живет и о чем думает прославленный артист.
Вы ведь начали учиться играть на дудуке в раннем детстве и совершенно самостоятельно, никто над вами не стоял. Мне лично это сложно представить, потому что я пробовала сама играть на блокфлейте, но инструмент в моих руках свистел и квакал, и я быстро забросила. Вам ведь около шести было?
Да, мне было около шести или восьми. Если есть желание, знаете ли, не возникает никаких трудностей. Я действительно очень любил дудук, когда был мальчишкой. И много играл, очень много. В детстве я слышал, как другие музыканты исполняют музыку на дудуке — инструмент сразу меня привлек.
Вас кто-нибудь учил?
Никто. Но консерваторию я окончил — просто чтобы получить высшее образование. Я поступил в нее тогда, когда уже был популярным артистом. Я всегда очень много общался с композиторами, другими музыкантами, профессорами искусств, но самой игре на дудуке они меня не учили, я все постигал самостоятельно. А потом еще сам 30 лет преподавал, но сейчас не хочу.
Почему?
Что?
Почему больше не хотите преподавать?
Странно, но различаю каждую ноту в мелодии, все тона и полутона, а вот речь слышу плохо. Наверное, потому что летаю много, не знаю. Почему не хочу преподавать? Это тяжелая работа. Ученики часто не ценят не только твой труд, но и само искусство. Они хотят работать ради денег, стремятся больше зарабатывать. Время такое, может быть. А я что? Получил свои 60 рублей за 12-часовой концерт и все.
В молодости я не знал всех секретов и тонкостей, но сильно хотел узнать, как держать инструмент, как дуть, извлекать полутона и прочее. В общем, то, чего многие не знают и не хотят знать. Они берут дудук и идут, к примеру, играть в ресторанах или на свадьбах — больше им ничего не нужно, а мне всегда было нужно. Я хотел, чтобы дудук любили все. Сейчас много возможностей, чтобы показать себя, — интернет, телевидение. Кто угодно может записать дома свою игру и выложить в сеть, где все увидят. Так, конечно, гораздо легче быть заметным. У меня не было такого шанса, нужно было прикладывать больше усилий. Сейчас многие играют на дудуке, но устраивают с ним какие-то цирковые номера, а инструменту это не подходит.
У вас обычно грустные мелодии — это подходит инструменту или вам?
Я могу сыграть на дудуке все, что угодно, несмотря на то, что у него всего одна октава и плюс две ноты. Возможности маленькие, но я искал больше. Самое главное, конечно, тембр, он идет от сердца. Это не цирковой инструмент. Писатель Уильям Сароян даже говорил после моих выступлений, что это не игра, а молитва.
Можно разное играть: быстрое, медленное, танцевальное, лиричное. Армянские мелодии бывают и такими, и другими. Но дудук сам по себе действительно печальный. Когда мы играли в Москве в 1950-х годах, у меня спрашивали: что это за инструмент такой — 99 раз плачет, один раз смеется? Да и… история Армении такая. Моя история такая. Я родился в плохое время: началась война, отец ушел на фронт и не вернулся, мать скончалась, оставив троих детей.
Играть можно по-всякому, но мне кажется, самое главное — понимать дудук, его язык и вообще знать, что это такое. В Армении его раньше называли циранапох, то есть «абрикосовая труба». Я пробовал играть на дудуке из разных деревьев, но не звучит. То есть звучит, конечно, но не так, как нужно. Да и из абрикосовых деревьев тоже не все подходят. Никто в этом толком не разбирается, на самом деле, но я смотрю, слушаю и различаю — то дерево или не то. Иногда нет сочности, мягкости в звуке. Если дерево со мной не разговаривает, значит не мое
Вы сами делаете дудуки?
Да, я вообще не играю на дудуках, которые сделал кто-то другой, даже в руки не беру. Мне привозят заготовки, деревянные трубки, а я их вытачиваю, обрабатываю, довожу до ума. Я знаю, как сделать, чтобы звук выходил красивый. У меня дома дудуков штук сто или больше и каждый звучит на свой лад. Они для меня как дети, я знаю все их особенности. Я много инструментов испортил, но и изобрел новый — бас-дудук, на одну октаву ниже, чем обычный. Их капризы надо понимать, с ними надо разговаривать. Как-то раз, когда мне было лет 25-30, в России обо мне показывали передачу по телевизору. Диктор тогда сказал: я не знаю, то ли Дживан играет на дудуке, то ли дудук играет на Дживане.
Это для музыканта главное?
Главное для музыканта — уметь импровизировать. Если не умеешь, то не станешь стопроцентным мастером. Читать ноты — это хорошо, конечно, но если вдруг одна сыграна не так, то вся мелодия будет испорчена. Как-то у меня в Европе были специальные концерты, где я и несколько других музыкантов из разных стран исключительно импровизировали. Пианист, к примеру, играет на рояле фразу, а ты должен продолжить. С нами был один итальянец с национальным инструментом: во время концерта его занесло куда-то не туда, и он все перековеркал. После него должен был заступить певец-еврей, тенор, большой мастер. Я слышу, что музыка, которая играет, ему не подходит. Как быть? Я на время отнял у него микрофон, заиграл на дудуке и привел его именно к той мелодии и к той тональности, которая ему была нужна. Ты не представляешь, дочь, как меня после концерта хвалили и благодарили за это. Это и есть важность импровизации.
Я могу одну мелодию сыграть сотней разных способов. Есть люди, которые, к примеру, знают шесть нот и всегда исполняют музыку только по ним, а я так не хочу. Если послушать мои записи одних и тех же композиций, окажется, что они все звучат по-разному. Мне говорят: это тебе, мол, Бог дает такое умение. Может быть. Его не продашь и не купишь — приходит что-то в голову и просто нужно выразить.
А ваши ученики умеют?
Учеников у меня, конечно, много было, не только армян, но и русских, американцев, итальянцев, немцев и так далее. Больше всего я не люблю, когда к инструменту относятся несерьезно. Не хочу, чтобы испортили. Играть надо так, чтобы любой человек любой национальности все понял. Я могу это делать.
Мой внук Дживан хорошо играет. Когда я о нем говорю, обычно называю учеником, а не внуком. Он много наград получал, даже специальный приз ЮНЕСКО. У него высшее музыкальное образование, играет очень красиво — не только армянские мелодии, но и другие. Я всегда думаю, что, когда внук будет исполнять музыку лучше меня, я перестану выступать. У него хорошо получается.
В этом году вам исполнится 88 лет. Вы довольны тем, как все сложилось?
Я очень рад. Жизнь пролетела как сон, как пять минут. Вы еще вспомните мои слова в будущем. Как-то раз я репетировал дома с учеником и сказал ему: пойди открой и закрой дверь. Он мне: «Дядя Дживан, а зачем?» А я снова: пойди и сделай. Он возвращается и смотрит на меня вопросительно. Тогда я говорю: вот так прошла моя жизнь.
Я всегда жил честно, никого не обманывал, никаких грехов на душу не брал. Детей тоже так воспитывал. За деньгами никогда не гнался: сколько заработали, на столько и жили. Никогда не завидовал чужим миллионам и миллиардам. Да мне не нужно. Я не голодаю, крыша над головой есть — что еще надо? Жить красиво — не значит иметь много денег. Приходишь домой, смотришь: все нормально, дети в порядке — тогда спишь спокойно, а утром снова идешь трудиться. Сколько получишь, столько тебе Бог дал. Я до сих пор так живу. Когда умер отец, у нас порой даже 30 копеек на хлеб не было, но как-то жили.
Не люблю себя нахваливать, но я никогда ни от кого не ждал помощи. Со мной хотели играть многие большие артисты — Лайонел Ричи, Стинг, Питер Гэбриэл, Людовико Эйнауди, Брайан Ино и так далее. Они сами меня находили, приглашали с ними работать, мы начинали дружить. Когда отмечали в Ереване мое 80-летие, многие ребята сами приехали в Армению и выступили совершенно бесплатно на юбилейном концерте: были и российские, и зарубежные звезды.
Где я только не играл: в Ла Скала, Карнеги-холл, Большом театре. У меня был сольный концерт в Большом, представляете? В истории театра такого никогда не было. А всего я 20 тысяч выступлений провел за эти годы!
Есть такие, которые вам запомнились больше других?
Как-то у меня были намечены два концерта в Токио (я уже не в первый раз приезжал в Японию). Один в закрытом зале, а второй — в открытом саду на тысячу мест. Хороший такой сад, японцы умеют это делать. Я отыграл в первый день, а во второй начался дождь, да такой, какого я в жизни не видел! Мне казалось, что концерт отменят — кто придет в такую погоду? Мы пили чай за сценой, расслаблялись. Когда до начала оставалось 10-15 минут, заходит менеджер и говорит: «Господин, вы будете переодеваться? Скоро выходить». Я удивился: «А кто-то есть?» Он замахал руками: «Все билеты проданы!» Я вышел на сцену и увидел народ: все стоят в белых плащах и под белыми зонтиками. Антракт решили не делать. Час и двадцать минут люди слушали дудук под дождем. Этого я никогда не забуду.
А в первый раз мы ездили в Японию, тоже в Токио, с коллегой Брайаном Ино. На концерте он должен был выступить в первом отделении, а я во втором. Я выхожу, играю один номер, а народ никак не отзывается, не хлопает. Думаю: это они такие или я плохо тружусь? 45 минут, 12 номеров. Когда закончил, я встал и ушел. Только через 2-3 минуты слушатели начали аплодировать. Я вышел обратно, и они 10 минут не давали мне уйти со сцены. Они привыкли так слушать камерную музыку. Это хлопанье им мешает.
У вас ведь двойное гражданство — армянское и американское. Часто бываете в Штатах?
Летом обычно в Армении, зимой — в США. У меня дочь там живет. Мы со всей семьей поехали в Америку в 1956 году, когда на родине было плохо. Через два года я вернулся. Что тут скажешь? Люблю я Армению. Люблю.
